Из огня да в полымя

Отца Вани, передовика-колхозника Антона Замжицкого, на фронт призвали в первые же дни войны, он погиб практически сразу. 

Мать осталась одна с четырьмя малолетними детьми на руках.

Вскоре в деревню нагрянули фашисты… Передовые их части вели себя спокойно: покружили по деревне на мотоциклах, постояли на колхозном дворе - и уехали.

Следующие ворвались на машинах и сразу ринулись по дворам. Особо зверствовали те «немцы», которые говорили по-русски и были в немецкой офицерской форме.

«Не щадили и детей, - с болью вспоминает Иван Антонович. - Застрелили моего дядю-подростка. Бабушку с двухлетним внучком на руках, которая вышла, услышав выстрелы, на крыльцо. Потом тела их сожгли в избе. А всё потому, что родственники наши считались активистами, родная моя тётя, сестра матери, была в партизанском отряде». 

Мать Ивана и её детей от казни спасла только фамилия мужа. Замжицких в тот день не тронули.

А тётка-партизанка к ним потом не раз прибегала, с автоматом, в мужской одежде. Расспросит - что да как - и снова в лес. 

Однажды прибежала — а тут фашисты...

Въездная  дорога трёхкилометровым крюком огибала болото, а потому всех, кто двигался по направлению к деревеньке, было видать далеко. Эта «география» и спасала жителей. Немцы едут расстреливать и жечь — кто-нибудь их обязательно увидит — и все в лес… А в лесу их искать немцы боялись... 

Но как-то замешкались бабоньки, заговорились, да  и не заметили, что фашисты уж в село въезжают. 

Благо, сестра Вани - трёхлетняя Анечка - увидала мотоциклистов и за подол мамку стала дёргать, мол, смотри! 

Да бежать уже некуда. Мать с тётей в ужасе стали отрывать доски от пола. Только успела тётка в подпол закатиться,  а немец уж на пороге...

«Офицер по хате шастает, во все углы заглядывает. А у нас на каждый скрип половицы сердце от страха в пятки уходит! – Вспоминает Иван Антонович. - Походил-походил фриц, сунулся было в подпол. Но спуститься поленился, лишь фонариком посветил и ушёл».

Набеги «завоевателей» повторялись, пока у крестьян было что грабить. А с наступлением первых холодов ещё и коров всех забрали – немцы приказали согнать весь скот на колхозный двор, и через пару дней стадо куда-то угнали. 

Но коровка у Замжицких с норовом была - изгородь сломала и домой прибежала.  И радость и слёзы - всё равно отберут ведь. Пришлось любимицу тайно зарезать. Мясо заготовили про запас, натопили жира. В ту голодную зиму, когда всей деревней прятались от изуверов в лесах, не раз вспоминали корову-спасительницу… 

А убегать в леса приходилось частенько. С каждой партизанской диверсией фашисты зверели всё сильнее. 

Вот деревенские и выставляли «на крюк» смотровых. Как только колонну завидят, тут же сигналят. Пару минут и в посёлке ни души - бабы в чём есть детей в охапку хватали, да в лесную глушь. Сами же гитлеровцы в леса не совались. Даже близко не подходили, так партизан боялись. 

Иван Замжицкий так вспоминает те полные лишений времена:

«К своим землянкам пробирались через болота. Зимой ещё тяжелей было - сугробы по пояс, а где и с головой накрывало. Мне тогда ещё и семи не было, но сколько мог взвалить на себя поклажи с едой, столько тащил. Впереди старший брат 9-летний Людвиг пробирается, снег таранит – дорогу прокладывает. А следом мама – на одной руке годовалую сестрёнку Галю несёт, а другой за собой трёхлетку Анечку волочит, и нас из последних сил подгоняет...»

Землянки делались по простому: долбили  ямку в мёрзлой земле, дно застилали ветками из валежника, а сверху наваливали лапник, оставляя небольшой лаз. Так и перебивались по-первости, околевая от холода. Одежды с собой практически никакой, только что на себе. Костров днём разводить было нельзя. Опасались налётов авиации. Если и жгли, то лишь ночью и чтобы только талой воды вскипятить. Это потом уже народ как-то приноровился. Но всё равно тяжко было. Сбивались по две-три семьи, жались друг к дружке, чтоб хоть как-то согреться. И ждали, когда смельчаки из разведки вернутся и скажут, что фашисты уехали и можно по домам. Могли так неделями хорониться. 

«Как мы в этих ямах, в таком холоде и голоде выжили, до сих пор не понимаю...» – скорбно качает головой Иван Антонович. 

А в 1942-м ещё и авиация германских союзников одолевать стала. Налетали целой армадой, десятка по два бомбардировщиков. Обстреливали колонны наших войск, продвигавшихся из города Червень к линии фронта. Расстояние от дороги всего в километр. Но Ивану, совсем ещё мальчишке, тогда казалось, что все они пикируют именно на него. Гул стоял неимоверный, земля вокруг взрывается, а он, бедолага, бежал по полю и от страха готов был в землю закопаться, лишь бы подальше спрятаться от этого ужаса войны… 

О том, что Германия капитулировала, узнали не сразу - в деревне ни радио, ни телеграфа. Какое-то время разгромленные немецкие части ещё бродили по белорусским лесам. Но теперь они уже сами боялись, что партизаны их изловят и повесят. 

Обессиленные и изголодавшиеся, немцы выходили из окружения небольшими отрядами, человек 10-20. По ночам стучали в окна, просили тихонечко: «Матка, брот...»  

«Хлеба хотели, - поясняет Иван Антонович. - Но нам самим есть нечего было. Они же после себя только выжженную землю оставили...»

Летом 1945-го по деревне стали ходить вербовщики. Рассказывали про Восточную Пруссию, которая теперь стала территорией СССР, и про то, что дома там стоят пустые.

Переселенцам обещали подъёмных денег, но, главное -  корову! 

И мама согласилась...

До Минска добрались в «полуторке». На вокзале, как и было обещано,  выдали денег и отвели к товарному составу - показали в какой вагон грузиться самим, а в каком повезут их корову. 

Ехали долго. По пути состав то и дело останавливался — подбирали ещё людей. Во время таких остановок можно было сбегать к корове — покормить, подоить. 

На станции Велау (ныне Знаменск) переселенцев посадили в машины, привезли в Алленбург (пос. Дружба Правдинского района — прим. авт.), велели самим выбирать себе дом. Только выбор невелик. Английская авиация посёлок разбомбила — сплошь коробки-остовы.

В поисках жилища, дошли до окраины. Нашли двухэтажный домик, обрадовались. Но оказалось, что там живут прежние хозяева — простые немцы.  

«Так и жили все вместе какое-то время. Мы на нижнем этаже, они — на верхнем, - вспоминает Иван Антонович. - Они нас боялись, а мы их. Они думали, что мы их ночью поубиваем, а мы — что они нас».

Через пару недель такой жизни переселенцы съехали на хутор, что в километре от Дружбы. Зданий там - не больше десятка, зато целые. Выбрали то, что стояло на отшибе. 

Дом простой, из красного кирпича, соломой крытый. На пятерых - две комнатки. Печь дровяная длинная, в ней и готовили. Во дворе сараюшка малюсенькая. За водой приходилось бегать к колодцу метров за 150. Зато сад огромный, елями по периметру обсаженный. А какой открывался вид на реку.... 

Питались в основном рыбой да зайчатиной. Этого добра в прусских краях оказалось с избытком. 

Рыбы же было столько, что и домашней скотине перепадало. Ловили с братом на отмели. Примечали косяк, подводили под него простыню и в четыре руки лихо выуживали. 

Ещё Ивану в душу запала дружба с немецким мальчиком, который жил по соседству. На вид - тоже лет 12, не больше. Однажды привёз к ним во двор на тележке то ли ботву брюквы, то ли ревень. Но корове понравилось. В благодарность мама Вани дала пацанёнку бутыль молока. На другой день снова охапка ботвы у ворот. Вот так, понемножку, и начали общаться. 

Однажды этот мальчик пригласил друга-переселенца к себе в гости. Ивана поразила нищета, которая была ужаснее, чем у них с мамой в доме. И всё равно мама-немка постаралась хоть чем-то, но угостить. Поразили баночки на полке под специи - чай, кофе, перец, сушёный укроп… - Ваня такого не видел никогда.

А через месяц всех оставшихся немцев вывезли в Германию. Брать с собой вещи не разрешили. Только съестное. 

В посёлке ещё на год оставили лишь несколько немецких специалистов, знавших толк в оборудовании местной гидро-

электростанции и прочих жизненно важных производств, доставшихся по наследству. 

Пока немцы работали — всё было точно и слажено. А как уехали – застопорилось. Та же мельница – всё новёхонькое, а никто из наших так и не смог ею больше пользоваться…

Как только на новой земле организовали колхозы, мама пошла туда конюхом. Младший сын помогал – 10 вверенных ей битюгов-тяжеловозов поил, кормил, чистил. Старший же сын на лето подпаском устроился - коров пасти. А после трудовой смены ребята шли «на кирпичи» - помогали разбирать руины и грузить в машины стройматериалы, которые потом эшелонами отправляли на восстановление Сталинграда. 

По осени дети пошли в школу. Вернее, побежали. Обуви не было, а потому, если бежать до Дружбы и обратно, - рассуждали босоногие мальчишки, -  будет не так холодно. 

Ваню-переростка сразу во второй класс определили. Учились все в одной комнате. На каждой лавке по два-три ученика. На одной — первоклашки,  за ними – второклассники, и так далее. Самые задние ряды к выпуску готовились. И учительница одна на всех.  Вместо ручек – пёрышко, к деревяшке примотанное или к гильзе. В чернильнице – сажа. Бумагу, на которой писать можно, ещё отыскать нужно было. Как-то в руинах нашли подвал, весь заваленный немецкими документами. С одной стороны листы исписаны, а с оборота – вот радость – чистые!

После окончания «семилетки» Иван работал на судостроительном заводе «Янтарь», потом вернулся в колхозную бригаду строителей - ремонтировал здания, пилил брусья на пилораме.

А перед самой службой в армии его и других ребят военкомат послал в посёлок Федотово — поднимать останки советских воинов, захороненных в братских могилах. Останки свозили для перезахоронения к будущему мемориалу за Дружбой. Ещё искали хоть какие-то документы, чтобы опознать погибших. Но, увы, почти ничего - в основном безымянные…

В 1954-м Ивана Замжицкого призвали на флот и отправили в Североморск. Оттуда - на Белое море на Соловецкие острова. Служил рулевым сигнальщиком на военном крейсере. 

На Соловках с богомольцами бок о бок жил. Здание, в которое поселили новобранцев, находилось в нескольких десятках метров от действующего монастыря. Вот и получалось — тут монахи молятся, а в нескольких шагах от них моряков муштруют. 

Бывало, что одних призывников на камбуз отправляли, а других - монастырским послушникам помогать. К примеру, печи топить. 

Служить бы Родине и дальше, да крейсер  признали  устаревшим. Ване военный билет на руки выдали и отправили в Калининград. 

В контору по перегону судов «Мортрансфлот» его взяли безоговорочно. Ещё бы! Характеристика безупречная, опыт работы на морских судах есть, к тому же все три деревенских коммуниста поручились за его благонадёжность. 

Сначала пошёл матросом на рыболовные траулеры, переоборудованные в пассажирские. Заходили частенько в немецкий Штральзунген, причаливали к берегам Польши, Финляндии, Дании... Интересно!

Но не всю же жизнь в матросах ходить. Выучился в Школе усовершенствования кадрового состава на судоводителя и перешёл на спасательный буксир «Невель» помощником капитана. На этом судне  всякое случалось - и рыбаков в бурном море спасали, и сами в эфир «SOS» посылали.

А потом другие суда были. В итоге дослужился Замжицкий до старпома.  27 из 60 с лишним лет трудового стажа Иван Антонович проработал в рыбном порту. Безупречно! За что ему, участнику становления Калининградской области,  присвоили ещё и звание Ветерана труда.

Но из всех памятных моментов Иван Антонович чаще вспоминает всё же 31 декабря 1959 года:

«А пойдём Новый год с нами встречать, – предложил тогда боцман. – К моей жене сестра из Воронежа приехала. Девушка хорошая, познакомлю вас…»

«Ну, раз зовут, надо идти», - подумал Иван.

Купил конфет и пошёл…

И с лёгкой руки боцмана уже почти полвека они с Клавдией Егоровной идут по жизни вместе!