Спасала жизнь

Родилась Тома под Смоленском. Отец умер ещё до её рождения, а в шесть лет она осталась и вовсе круглой сиротой. Мама подоила корову, прилегла поперёк кровати передохнуть… и умерла от разрыва аппендицита.  

В 1941-м Тома закончила второй курс московского фельдшерско-акушерского техникума, за её плечами к этому времени было более года работы в роддоме. В свои шестнадцать она ловко управлялась с новорожденными –  взвешивала, пеленала, подносила к мамам.

В августе её, как ополченца, определили в санитарную дружину. Девушки оказывали первую помощь раненым во время бомбёжек, а также дежурили на крышах, сбрасывая зажигательные бомбы. А как началось контрнаступление, Тамару направили на освобождённые территории калининского направления. Там их медбригада должна была не допустить вспышек инфекционных заболеваний. Ведь люди, вышедшие из землянок, были и грязные, и истощённые, и завшивевшие. 

В апреле 1942-го Алёшиной исполнилось восемнадцать, ей присвоили звание младшей медсестры и определили к новому месту службы.

«Дали мне сопровождающего с автоматом и повели, - вспоминает Тамара Алексеевна. - Дороги разбиты. Машины не останавливаются. Наконец, увидели табличку со стрелкой и надписью «Хозяйство Морозова». Значит, пришли…»

Это был полевой передвижной хирургический госпиталь №482 31-й армии, которым руководил майор медслужбы Морозов. Там она и  «прописалась» до конца войны, и вместе с ним прошла Вязьму, Ржев, Оршу. 

Под Оршей Тамару легко ранили. «Началось наступление, – рассказывает Тамара Алексеевна. – Раненых везут потоком. Мы их бинтуем - и прямо на улице кладём. И тут налёт немецкой авиации. А белые бинты отлично видны! Мы давай людей прятать, под навесы, в укрытия растаскивать. Потом и нам команда: «В траншею!» Попадали, и только тогда почувствовала, что по ноге кровь течёт. А Зиночка Смирнова погибла... Закопали мы её, дощечку над нею поставили...»

Госпиталь работал всего километрах в шести от передовой. Это две большие палатки на полсотни раненых (вместо кроватей носилки, которые ставились в два яруса), операционная и несколько маленьких палаток, где лежали тяжёлые, например, после трепанации черепа.

«У нас отдельная палатка, но тоже спали на носилках, - говорит Самоварова. - Под голову мешок с противогазом бросим, шинелью накроемся - и отбой».

А наутро снова в путь. Снова нескончаемый поток раненых...  Прооперировали - и на сортировку - лёгких снова на передовую, а тяжёлых на санпоезд, в глубокий тыл.

«Работали, чередуясь. Допустим, сегодня я на перевязке, завтра за операционным столом, потом на эвакуации, затем списки на машины составляю. Свободное время? В свободное время политрук собирает и рассказывает, что на фронте делается. Радио-то в госпитале не было». 

Если армия в обороне, у госпиталя передышка. Тогда даже потанцевать можно под губную гармошку, либо балалайку: «Полюбила капитана, а майор мне говори-и-ить: «У меня ремни пошире, босоножки будем ши-и-ить!»

Но первое дело на войне – дисциплина. Замполит каждый вечер являлся проверять: все ли на месте. А тут у одной медсестрички Анечки случилась любовь с лётчиком. Она на свидание, а замполит на пороге. Что делать? Девушки погасили керосинку. Авось не разглядит. Так стал по ногам щупать, считать! Когда очередь дошла до пустой койки, девчонки повскакивали, устроили толчею, а ему на голову шинель накинули!

В содеянном никто не сознался. Тогда сутки ареста дали Анне и ещё одной медсестре, чьи ноги он не успел нащупать.

«Сидят на хлебе и воде, - смеётся Тамара Алексеевна. - Но работать не надо! Наш воспитанник Ванечка, которого мы подобрали где-то под Смоленском, ещё еду им с обеда принесёт. Санаторий!»

За хорошую работу в 1943 году Тамару наградили значком «Отличник санитарной службы», повысили в звании до старшины медслужбы. А в июле 1944-го она заслужила и медаль «За боевые заслуги».

Госпиталь тогда стоял недалеко от Инстербурга (Черняховска). У Томы ночное дежурство. Глаза слипаются, а надо ещё десяток историй болезни заполнить. Вдруг один раненый поднялся и стал пробираться к выходу.

- Куда? Вернитесь?!

Но тот выскочил и бросился в лес. Тамара побежала к набату и изо всех сил заколотила по куску рельса. Беглеца поймали. Алёшиной, конечно, не доложили, что за птицу она отловила, но раз медаль вручили, значит, высокого полёта!

В Восточной Пруссии раненых почти не было. Госпиталь следовал за армией, даже не разворачивались, как следует.  Инстербург, Лабиау (Полесск), Прейсиш-Эйлау (Багратионовск). А рано утром 9 апреля повсюду шум, крики:

- Крепость пала! Кёнигсберг пал!

Стали обниматься и целоваться, будто победа. Но до неё оставался ещё целый месяц. И, словно в подт-

верждение, что не всё кончено, приказ – срочно выезжать!

… Три больших машины с бойцами подорвались на минах. «Ну, там было месиво, - качает головой Тамара Алексеевна. -  Тех, кто выжил, мы перевязывали, и их сразу забирали. А убитых заворачивали в плащпалатки и в братскую могилу. Обидно… Чуть-чуть ребята не дожили...»

А под Хайлигенбайлем (Мамоново) попала в переделку... Пошла с девушками в поле набить сеном трофейные наволочки. Так хотелось, наконец, выспаться по-человечески! И вдруг откуда ни возьмись здоровенный бык! На счастье заметили траншею и прыгнули туда. Бык на бруствере мычит, землю копытом бьёт, пасть в пене. Хорошо, солдаты увидели и заарканили чудище. 

Из Пруссии госпиталь перебросили в Чехословакию. 

«Мы пыли в дороге наглотались, грязные, чумазые. А они, чешки, поставили нам вот такие большие бидоны с молоком, - разводит руки Тамара Алексеевна. - И сами при нас попробовали. Знали, что иначе пить не будем. Переночевали мы. Утром пошли умываться к ручью. А чешки вынесли нам белоснежные полотенца! Мы взяться за них боялись...»

Потом Львов и Киев, где в августе 1945-го года девушек демобилизовали. «Наш поезд тронулся, и тут заиграли «Прощание славянки», - на глазах у Тамары Алексеевны слёзы. - На каждой остановке нас встречали. Кидали нам цветы. Кто горячей картошки принесёт, кто молока даст. И все женщины к нам: «Миленькая, а моего сыночка вы не видели там?»

В Москве надолго не осталась. Завербовалась по комсомольскому набору в молодой Калининград.

Всех прибывших зимой 1946-го на организацию железнодорожной больницы разместили прямо в вагонах под мостом на улице Киевской. «Кровать была, бельё, печка-времянка. Помню, треску жарили, а картошку покупали у немцев – 25 рублей котелок. В центр ходили по временному мосту. Там доски положили, скобами сбитые, и тросами укрепили. Идёшь, а они под тобой качаются! По городу разрешалось тогда ходить только до 22 часов».

И не зря. Сама Тамара стала свидетелем двух страшных случаев.

Однажды утром на памятнике Вильгельму у стен Королевского замка нашли повешенного советского матроса...

В другой раз они на субботнике в парке Гагарина (сейчас «Балтийский») очищали кирпич от остатков раствора. А парк на месте немецкого кладбища. В одном из склепов и обнаружили двух наших солдат, утопленных в бочке с водой.

Кёнигсбержцы на глаза старались не показываться. Только у хлебного магазина всегда стояли старик и мальчик, просившие подаяние. Тамара каждый раз говорила продавщице отрезать по кусочку хлеба и давала им. В 1948-м вместе со всеми «выселенцами» они исчезли. 

Недолго оставались и военнопленные. Они восстанавливали 9-й гастроном напротив рынка Балтийского района. А жили где-то в бараках на Большой Кольцевой, как тогда называлась улица Павлика Морозова. 

Тамара Алексеевна восемь лет отработала палатной сестрой в железнодорожной больнице. Одно из ведущих на сегодня медучреждений начиналось с медпункта в обычном вагоне. Главным врачом работал Пётр Артемьевич Винокуров. Потом перебрались в здание на Киевской, затем - за нынешним кинотеатром «Родина». 

Летом 1948 года Тамара вышла замуж. Зифрид работал кочегаром, и каждый день проходил мимо их вагонов в своё паровозное депо. Стал заглядывать. «Голодно же тогда было. А железнодорожники получали хороший паёк. Однажды принёс мне полбулки хлеба, а я не взяла, - улыбается Тамара Алексеевна. - Постеснялась. И сахар не взяла. Так Зифрид его по платформе рассыпал».

Соседка девушку за такое поведение отругала. А парень не отступился, заявил родителям, что женится. Тогда явились за нею будущие свёкр со свекровью и забрали к себе. Стала Тамара  Самоваровой.

Фотографий времён войны у Тамары Алексеевны не сохранилось. Несколько в 2005-м прислала фронтовая подруга Юлия Скворцевич: на ней запечатлён весь их девичий коллектив, а с обратной стороны надпись: «Тяжёлый неженский труд и весь ужас, что мы пережили, не забывается и спустя 60 лет после войны...»